Современный урбанизм: авторитарный / иллюзорный / протестный
Текст основан на переписке участников и преподавателей программы CO-URBANISM в Telegram (авторские орфография и пунктуация в основном сохранены)
У меня интересные инсайты про Минск. Это самый велосипедный и СИМ(средства индивидуальной мобильности) город, что я видела, да в придачу с крутым водно-зеленым каркасом с элементами конструктивизма в дизайне среды.
Повсеместно вдоль водного каркаса приложены велосипедные дорожки параллельно с пешеходными, иногда они уводят на другую сторону Свысока, где поток пешеходов меньше, есть приёмы разводки СИМ и пешеходных путей на два уровня набережной. Кроме того, в парке Дрозды, рядом с резиденцией «самого», проложены длинные и раздельные трассы для роллерных лыж и роликов, отдельно для велосипедистов, отдельно пешеходные.
В Минске по понятным (идеологическим) причинам сделана ставка на спорт, но органично в это вплелся экологичный здоровый образ жизни.
Особенно любопытными мне кажутся «игры» идеологий. Есть знаковые для нас как для урбанистов города, которые развиваются как «города для людей» — из демократических соображений. И вот перед нами столица тоталитарной страны, где «оздоровление нации» и отвлечение её от реальной политики привело к очень схожим последствиям в дизайне среды.
Тут действительно есть, что изучать и обсуждать. Есть инструменты, а есть идеологемы, которые вкладываются в эти инструменты. В Беларуси идеологема «здоровый, чистый и красивый город» несет в себе четкие отсылки к советской идеологии здорового, равноправного, инклюзивного коммунизма. Инструменты —вело/СИМ инфраструктура, спорт инфраструктура. Стоит сказать, что эти элементы инфраструктуры уже были сформированы к 2020-му году: то есть, эти признаки «городского благополучия» не являлись содержанием протестов (протестующие во многом боролись за возможность что-то решать самостоятельно, то есть, за диверсификацию власти). В сегодняшний Минск в идеологему «здорового и чистого» может «прокрасться» (я говорю может, но реальных подтверждений у меня нет) тактика сопротивления акторов без реальной политической власти — идеологема эко-лайф-стайл, так как молодежи в Минске много и всей ей нужно на что-то опираться в плане смыслов.
Этому «подводному течению» есть еще одно подтверждение — «урбанистический факт» как сказал бы Дюркгейм, если бы был урбанистом. Разрастание нового жилого квартала Новая Боровая, созданного практически по всем канонам нового урбанизма бюро А100, которое консультировала Минская урбанистическая платформа (кстати, такого примера нового жилья я не видела в Питере, возможно, вы поправите меня): с четкой гомогенной социальной группой (молодежь среднего класса, первое ипотечное жилье, молодые семьи с детьми, преимущественно семьи занятых в креативных секторах экономики, типа IT) и культурной стилизацией жизни (эко, ЗОЖ, соседскость и т.п.). Кстати, Новая Боровая демонстрировала сильное единение в 2020-ом. Поразительно (для меня, ведь я думала, что экономика РБ совсем пошла на спад), но Новая Боровая растет — я не скажу в га, но это громадные территории, по сути — это может превратиться в многостотысячный альтернативный город-спутник за Минским КАДом. Причем, среди минской молодежи четкая установка, что Новая Боровая — это круто, «как в Европе» и «среди своих», а то, что настроили и застраивают сербы Dana холдинг как «элитное жилье» — не круто. И там, действительно, совсем не круто, хотя сербам понятно кем отданы очень привлекательные земли в пределах Минска. Еще один урбанистический факт.
В Минске по понятным (идеологическим) причинам сделана ставка на спорт, но органично в это вплелся экологичный здоровый образ жизни.
Особенно любопытными мне кажутся «игры» идеологий. Есть знаковые для нас как для урбанистов города, которые развиваются как «города для людей» — из демократических соображений. И вот перед нами столица тоталитарной страны, где «оздоровление нации» и отвлечение её от реальной политики привело к очень схожим последствиям в дизайне среды.
Тут действительно есть, что изучать и обсуждать. Есть инструменты, а есть идеологемы, которые вкладываются в эти инструменты. В Беларуси идеологема «здоровый, чистый и красивый город» несет в себе четкие отсылки к советской идеологии здорового, равноправного, инклюзивного коммунизма. Инструменты —вело/СИМ инфраструктура, спорт инфраструктура. Стоит сказать, что эти элементы инфраструктуры уже были сформированы к 2020-му году: то есть, эти признаки «городского благополучия» не являлись содержанием протестов (протестующие во многом боролись за возможность что-то решать самостоятельно, то есть, за диверсификацию власти). В сегодняшний Минск в идеологему «здорового и чистого» может «прокрасться» (я говорю может, но реальных подтверждений у меня нет) тактика сопротивления акторов без реальной политической власти — идеологема эко-лайф-стайл, так как молодежи в Минске много и всей ей нужно на что-то опираться в плане смыслов.
Этому «подводному течению» есть еще одно подтверждение — «урбанистический факт» как сказал бы Дюркгейм, если бы был урбанистом. Разрастание нового жилого квартала Новая Боровая, созданного практически по всем канонам нового урбанизма бюро А100, которое консультировала Минская урбанистическая платформа (кстати, такого примера нового жилья я не видела в Питере, возможно, вы поправите меня): с четкой гомогенной социальной группой (молодежь среднего класса, первое ипотечное жилье, молодые семьи с детьми, преимущественно семьи занятых в креативных секторах экономики, типа IT) и культурной стилизацией жизни (эко, ЗОЖ, соседскость и т.п.). Кстати, Новая Боровая демонстрировала сильное единение в 2020-ом. Поразительно (для меня, ведь я думала, что экономика РБ совсем пошла на спад), но Новая Боровая растет — я не скажу в га, но это громадные территории, по сути — это может превратиться в многостотысячный альтернативный город-спутник за Минским КАДом. Причем, среди минской молодежи четкая установка, что Новая Боровая — это круто, «как в Европе» и «среди своих», а то, что настроили и застраивают сербы Dana холдинг как «элитное жилье» — не круто. И там, действительно, совсем не круто, хотя сербам понятно кем отданы очень привлекательные земли в пределах Минска. Еще один урбанистический факт.
Мы не раз обсуждали, а что же теперь будет с соучастием и с урбанизмом в РФ. Подмена инструментами идеи (или менеджериализмом ценностной парадигмы) уже была и происходит сейчас в ускоренном темпе.
Сейчас наблюдаю за новыми законами поддержки креативных индустрий и инструментами (само)организации деятелей креативных индустрий, оставшихся в РФ — очень показательно. Я много лет работала в исследованиях креативных индустрий, поэтому могу сказать, что произошел быстрый сдвиг. Например, в области формирования особых ОКВЭДов под креативные индустрии, чтобы их было легче считать и учитывать; формирование новых ассоциаций различных креативщиков и всяческие встречи с администрацией страны этих самых креативщиков по поводу выделения финансирования (например, финансирования создания «своего» движка под gamedev и госмеханизмы продвижения на китайский рынок). Конечно, за этими сдвигами стоит вовсе не идеология демократического развития и диверсификации экономики, а понятно какая, и эти сдвиги по сути своей — инструменты подавления, так как реализуются в менеджериальной парадигме «успокаивания» и «подкармливания» (возможно, обещаниями), но если брать это как некий «чистый» факт, то, блин, таки-да — это сдвиг. И вот всяческие аналитические порталы пестрят надеждами на прорыв креативной экономики в РФ. И, конечно, все происходит на фоне новых прекрасных законов про запрещение абортов, ужесточение контроля за childfree и уже полного уничтожения правозащитных организаций во всех областях.
Поэтому тут нужен некий экосистемный подход: нельзя как будто бы брать факт из развития креативной экономики или урбанистики и не сопоставлять его со множеством других фактов — типа регуляции прав и свобод человека, иначе белиберда получается.
Мне кажется, что белибердой это кажется нам, (само)воспитанным, иногда того не замечая, на довольно жёстко определенных корреляциях идеологии и стиля в широком смысле.
Демократия, велодорожки, креатив, феминизм, низовая самоорганизация, экологизм и т.д., и т.п. — это как бы в одном флаконе, как будто одно из другого вытекающее и связанное, и, конечно же, близкое нам и хорошее.
Ну, и понятно, что в другом флаконе, там где тоталитаризм: там сексизм оказывается связанным с бесчеловечной городской средой не очевидными, но четко ощущаемыми связями. И вот мы удивляемся, когда «идеология не совпадает с инструментами», у нас когнитивный диссонанс. А он беспочвенен: на самом-то деле, как бы ни тяжело нам было расставаться с иллюзией, что все, что мы любим — морально и хорошо монтируется только между собой. Увы, это не так, причем одновременно по нескольким причинам.
Да, я с тобой согласна. Только про белиберду я писала в контексте того, что оценивать сам по себе факт велодорожки в отрыве от других фактов, если мы хотим говорить о смыслах городского развития причем с политическим подтекстом — белиберда.
Так и не надо оценивать велодорожки в политическом контексте)) Если охота оценивать политику — то можно говорить о том, как она использует велодорожки и любые другие лайф-стайл примочки в своих целях. Но обратно это не работает: велодорожки как велодорожки не нужно оценивать в контексте политики, тогда и не будет ощущения белиберды. Сложно, да, но придется...
Я не согласна. Любой объект городской инфраструктуры — это не чистый лист. Особенно, когда мы говорим о стратегировании. Простите, но
в стратегии развития велоинфраструктуры — очень много политического.
В том, почему в Минске много велоинфраструктуры и СИМ — очень много локально политического )) Это и группы акторов, и городские конфликты, и городские дискурсы, и манипуляции этими дискурсами, и вопросы негоциации решений и деления капиталов.
Так что так, социологической и антропологической велодорожку делает именно способность посмотреть на то, а что же скрывается за появлением велодорожки в городе.
Так что так, социологической и антропологической велодорожку делает именно способность посмотреть на то, а что же скрывается за появлением велодорожки в городе.
Был тоже в Минске на этих выходных и вот какие впечатления у меня возникли в связи с этим городом.
1. Во-первых, социальная дистанция субъективно значительно выше, чем в том же Петербурге, а уровень средовой (само)дисциплины (не только в Минске, что можно было бы списать на диктатуру, но и в деревнях на частных участках) значительно выше. Очень северно, прямо холодком веет, и очень буржуазно. Первое вторжение чего-то похожего на жизнь в привычном петербуржцу понимании произошло на автовокзале в Витебске, где очаровательнейшего вида выпимший мужчина очень вежливо пытался продать нам чемодан и женские туфельки, живописно демонстрируя, как весело каблучки будут цокать по тротуару. Но в остальном — холодные оценивающие взгляды людей из нулевых (в хорошем и в плохом смысле одновременно).
Эта дистанция может быть связана с разрушением гражданского общества репрессиями после 2020-го, о котором мне говорили представители разных соц. групп и возрастов (т.е. это всех затронуло, есть ощущение национальной катастрофы). А может строго наоборот — с более глубокой ценностной ориентацией на индивидуализм + гражданственность (в отличие от российских хамоватой/дружелюбной тактильности + атомизации). Не знаю. Возможно, слишком обобщаю.
2. Во-вторых, да — среда. Она хороша, и послевоенный зелёный каркас чувствует себя замечательно, хорошо содержится и обрастает велоинфраструктурой. Ещё в городе замечательная разметка, в том числе велосипедная, и последняя, несмотря на некоторую свою робость, пользуется относительным уважением пешеходов.
Эта дистанция может быть связана с разрушением гражданского общества репрессиями после 2020-го, о котором мне говорили представители разных соц. групп и возрастов (т.е. это всех затронуло, есть ощущение национальной катастрофы). А может строго наоборот — с более глубокой ценностной ориентацией на индивидуализм + гражданственность (в отличие от российских хамоватой/дружелюбной тактильности + атомизации). Не знаю. Возможно, слишком обобщаю.
2. Во-вторых, да — среда. Она хороша, и послевоенный зелёный каркас чувствует себя замечательно, хорошо содержится и обрастает велоинфраструктурой. Ещё в городе замечательная разметка, в том числе велосипедная, и последняя, несмотря на некоторую свою робость, пользуется относительным уважением пешеходов.
Ходил по Минску и слышал в голове стендап в бомбоубежище Феликса Редьки: «А чисто как! Всё убрали! Улицы убраны, парки убраны, политическая оппозиция зачищена... Когда мы уже поймём, что чистый парк — значит никого ты на**й выбрать не можешь».
Кухни не знаю, но в минской городской среде как будто встречаются профильные НКО, потребляющий и обслуживающий всё это дело прекариат и менеджериальный аппарат диктатуры (с большим акцентом на последний). В 2019-ом году упомянутые представители Минской урбанистической платформы только что не дифирамбы пели своему чиновничеству за умение учиться и сотрудничать, в упор не видя, как их привилегии, компетенции и усилия канализируют во что угодно, кроме того единственного, чем стоит заниматься в последней стране со смертной казнью в Европе. На следующий год конспект этого их выступления читался особенно смешно и жутко.
Мне всё меньше верится в возможность работы с большим политическим через городские проекты сколь угодно вовлекающие. Да, попытка подкормить и замирить непокорные классы всегда выливается только в их ещё большее раззадоривание. Но если не кооптировать, то замирить условных айтишников всё-таки гораздо проще, чем какой-нибудь пролетариат. И я не понимаю, как можно обслуживать задачу вывода пятисот тысячной толпы на улицу средствами урбанистики. И, соответственно, почему она продолжает называться урбанистикой, а не благоустройством.
Плюс, не очень понятно, насколько это вообще важно. Моя любимая история — акт реклеймнга тоталитарного пустого пространства в центре Минска в 2020-ом году. То есть почти неважно, с каким пространством мы имеем дело. Важно кто в нём оказывается. В Беларуси это решили плохо работающий телевизор и хорошо работающий интернет, а урбанисты были лишь одним из сообществ, одним из каналов мобилизации, наряду с сообществами пенсионеров, заводскими рабочими и соседскими чатиками. Но можно, конечно, пытаться разглядеть в Новой Боровой Красную Вену для хипстеров и айтишников. Но как будто такие кейсы весят немного в общем движении.
3. Не понимаю, связан ли более высокий уровень уважения к себе, своему дому и своей среде (о котором я писал в первом пункте) с белорусской гражданственностью, за которой мы все, затаив дыхание, следили в 2020. Как будто единственная роль, в которой здесь может влезть урбанист — педагогическая.
Кухни не знаю, но в минской городской среде как будто встречаются профильные НКО, потребляющий и обслуживающий всё это дело прекариат и менеджериальный аппарат диктатуры (с большим акцентом на последний). В 2019-ом году упомянутые представители Минской урбанистической платформы только что не дифирамбы пели своему чиновничеству за умение учиться и сотрудничать, в упор не видя, как их привилегии, компетенции и усилия канализируют во что угодно, кроме того единственного, чем стоит заниматься в последней стране со смертной казнью в Европе. На следующий год конспект этого их выступления читался особенно смешно и жутко.
Мне всё меньше верится в возможность работы с большим политическим через городские проекты сколь угодно вовлекающие. Да, попытка подкормить и замирить непокорные классы всегда выливается только в их ещё большее раззадоривание. Но если не кооптировать, то замирить условных айтишников всё-таки гораздо проще, чем какой-нибудь пролетариат. И я не понимаю, как можно обслуживать задачу вывода пятисот тысячной толпы на улицу средствами урбанистики. И, соответственно, почему она продолжает называться урбанистикой, а не благоустройством.
Плюс, не очень понятно, насколько это вообще важно. Моя любимая история — акт реклеймнга тоталитарного пустого пространства в центре Минска в 2020-ом году. То есть почти неважно, с каким пространством мы имеем дело. Важно кто в нём оказывается. В Беларуси это решили плохо работающий телевизор и хорошо работающий интернет, а урбанисты были лишь одним из сообществ, одним из каналов мобилизации, наряду с сообществами пенсионеров, заводскими рабочими и соседскими чатиками. Но можно, конечно, пытаться разглядеть в Новой Боровой Красную Вену для хипстеров и айтишников. Но как будто такие кейсы весят немного в общем движении.
3. Не понимаю, связан ли более высокий уровень уважения к себе, своему дому и своей среде (о котором я писал в первом пункте) с белорусской гражданственностью, за которой мы все, затаив дыхание, следили в 2020. Как будто единственная роль, в которой здесь может влезть урбанист — педагогическая.
Внешняя дисциплинирующая инстанция (городская среда) насаждает эстетическую нормативность. Партиципация делает её предметом дебата, областью публичной субъектности и интернализирует привычку брать ответственность за что-то кроме своей семьи, машины и ипотеки. Привычка к политике начинается с дисциплины.
Так, кажется, звучала программа малых дел от отечественных урбанистов. В это время украинцы занимались большими делами. Им в чём-то больше повезло — у них упорно не хотели кончаться девяностые, но тем не менее. Самый популярный пинок Зеленскому в комментариях — вместо модернизации ВСУ занимался починкой дорог. Были ведь и другие программы, но пинают за дороги, не за качество или коррупцию, а именно за сам факт благоустройства. Меня это почему-то страшно восхищает. Радикальное отсутствие запроса на хозяйственника, отношение к президенту как к призванному князю с войском. Но это меня уже понесло.
И всё-таки педагогическое ядро остаётся значимым. Потому что без любви к Родине (за патетику извиняться не буду) никаких пятисот тысяч не будет. Не будет их и с одной только любовью — момент упущен, теперь нужны ещё и танки. Но и без любви никуда. На одних танках далеко не уедешь. В 93-ем пробовали — получилось так себе.
И всё-таки педагогическое ядро остаётся значимым. Потому что без любви к Родине (за патетику извиняться не буду) никаких пятисот тысяч не будет. Не будет их и с одной только любовью — момент упущен, теперь нужны ещё и танки. Но и без любви никуда. На одних танках далеко не уедешь. В 93-ем пробовали — получилось так себе.
Просто нужно не тешить себя иллюзиями, помнить, что занимаешься именно малым делом, и что никакой борьбы, никакого противоречия между велодорожкой, общественными пространствами и Путиным действительно нет.
Фашизм замечательно сосуществует с буржуазным городом, эманациями которого являются и Новая Боровая, и велодорожки. В городе Минске на улице Маркса есть кофейня Marks. На стене кофейни написано: «Бытие определяет сознание». Там очень медленно делают очень вкусную воронку. Рядом книжный, есть книги на мове. Рекомендую. Взял там книжку про психогеографию Минска.
С одной стороны, согласен с «М», что мы мыслим «гештальтами», целостными картинами «стиля / образа жизни», где все элементы связаны между собой, и (определенные) элементы городской инфраструктуры (пресловутые общественные пространства или велодорожки) связаны с (определенными) ценностями.
И поэтому, когда мы видим вокруг ситуацию, где те же элементы инфраструктуры появляются, будучи никак не связаны с теми же ценностями, а то и будучи связаны с противоположными — картина мира рушится… Но почему мы такую картину создали в голове — не понятно... Т.е. определенная логика и взаимосвязь между элементами есть, конечно. И спроси нас — мы объясним, какая именно.
Но реальность (и раньше, и особенно нынешняя, и в Минске, и в городах РФ) демонстрирует со всей очевидностью: эта связь элементов городской инфраструктуры с определенными ценностями не является имманетной этим элементам и этим ценностям; мы эту связь выстроили в своей голове.
Но ее может и не быть, или связь может быть иной, или может существовать между этими же элементами и иными ценностями. С этим фактом точно придется смириться.
С другой стороны, соглашусь с «С» в том, что в появлении (например) велодорожек может быть «локальное политическое». Но не в самом факте их появления — также, как и появления условных «общественных пространств», а в том, как именно они появились; в частности — по чьему решению и в результате каких процессов.
Когда-то на заре борьбы за появление велоинфраструктуры в СПб, в почти лохматом теперь уже… 2010-ом, наверное, в одном медийном тексте я сам пояснял, что борьба за велодорожки — это политический жест, а совершенно не про благоустройство. Т.е. благоустройство, комфортный город в этом тоже сеть — но они вторичны, а эмоции, накал страстей и жар, с которым активисты отстаивали необходимость появления велоинфраструктуры в Питере связаны совершенно не с аспектами комфорта. Это — борьба за право на город: за право присутствовать в городском пространстве и жить в нем той жизнью, которой хочется, без риска для собственной жизни. И наконец, это — борьба за право горожан участвовать в принятии решений о том, чему в городе следует появляться, а чему не следует. Т.е. то же, о о чем пишет «С» применительно к Минску.
С другой стороны, соглашусь с «С» в том, что в появлении (например) велодорожек может быть «локальное политическое». Но не в самом факте их появления — также, как и появления условных «общественных пространств», а в том, как именно они появились; в частности — по чьему решению и в результате каких процессов.
Когда-то на заре борьбы за появление велоинфраструктуры в СПб, в почти лохматом теперь уже… 2010-ом, наверное, в одном медийном тексте я сам пояснял, что борьба за велодорожки — это политический жест, а совершенно не про благоустройство. Т.е. благоустройство, комфортный город в этом тоже сеть — но они вторичны, а эмоции, накал страстей и жар, с которым активисты отстаивали необходимость появления велоинфраструктуры в Питере связаны совершенно не с аспектами комфорта. Это — борьба за право на город: за право присутствовать в городском пространстве и жить в нем той жизнью, которой хочется, без риска для собственной жизни. И наконец, это — борьба за право горожан участвовать в принятии решений о том, чему в городе следует появляться, а чему не следует. Т.е. то же, о о чем пишет «С» применительно к Минску.
Таким образом, важен не факт появления определенных элементов инфраструктуры, а процессы, стоящие за их появлением. Эти процессы — первостепенны.
И если процессы те же (важные, нужные), а элементы среды даже другие, к примеру — это не важно, потому что процессы важнее.
В этом смысле, наличие определенных — желанных нам — элементов инфраструктуры в городской среде, это лишь знакомая форма, которая сама по себе может ничего еще не говорить о содержании тех процессов, которые за их появлением стоят. Если, например, решение о появлении этих элементов в городской среде (будь то велодорожки, парки или общественные пространства или что угодно еще) принято однозначно в формате top down существующей авторитарной властью, если в решениях не участвовали горожане, не было публичных обсуждений, давления, переговоров, присутствия разных сил и сбалансированного решения с их участием, то «ценность» этих элементов, как будто... ниже, что ли. В этом случае — в них нет политики, даже локальной, и это просто про благоустройство.
Или нет, в них, наверное, все равно есть политика — потому что за ними может стоять последовательно проводимая сверху идеология «здоровой нации», или это откровенная политика кооптации, отвлечения и «подачек»…
В этом смысле, наличие определенных — желанных нам — элементов инфраструктуры в городской среде, это лишь знакомая форма, которая сама по себе может ничего еще не говорить о содержании тех процессов, которые за их появлением стоят. Если, например, решение о появлении этих элементов в городской среде (будь то велодорожки, парки или общественные пространства или что угодно еще) принято однозначно в формате top down существующей авторитарной властью, если в решениях не участвовали горожане, не было публичных обсуждений, давления, переговоров, присутствия разных сил и сбалансированного решения с их участием, то «ценность» этих элементов, как будто... ниже, что ли. В этом случае — в них нет политики, даже локальной, и это просто про благоустройство.
Или нет, в них, наверное, все равно есть политика — потому что за ними может стоять последовательно проводимая сверху идеология «здоровой нации», или это откровенная политика кооптации, отвлечения и «подачек»…
Т.е. политическое измерение как будто будет присутствовать в городской инфраструктуре всегда — потому что это всегда про власть, про чье-то решение, каким-то образом принятое. Вопрос — каким, и кто в эту политику (не) был допущен.
Но фактом остается то, что если в одном контексте (стране/городе/эпохе) какие-то элементы инфраструктуры появились под давлением гражданских инициатив, например, а в другом контексте (стране/городе/эпохе) те же элементы появились по воле авторитарной власти — это не делает их менее комфортными в утилитарном плане, но это ничего не говорит еще о состоянии общества, и о том, что в нем имеют место определенные — желательные нам — социальные и политические процессы.
Иными словами, рано радоваться. Или стоит радоваться вполсилы — тому, что в городе комфортно, радоваться можно, но что за жизнь в этом городе/стране, еще предстоит разбираться. «А чисто как! Всё убрали! Улицы убраны, парки убраны, политическая оппозиция зачищена... Когда мы уже поймём, что чистый парк — значит никого ты на**й выбрать не можешь». Ну, вот как бы не обязательно связь именно такая — «чистый парк = авторитаризм», но автор как будто намекает нам, что логическая связка «чистый (или красивый или новый...) парк (или велодорожка или общественное пространство) = работающая партиципаторная или любая другая демократия» — настолько не очевидна, что может быть полностью обратной.
Какие выводы из этого сделать с точки зрения прикладной урбанистики?
Понятно, что надо думать, как поддерживать желаемые процессы в обществе/городе… Но вот что касается формы, элементов городской инфраструктуры и среды — вокруг которых эти процессы могут иметь место… Может быть, надо начать топить за совершенно иные средовые элементы, вот просто вообще другие, признав, что «город для людей» с присущими ему и милыми нашему сердцу и моральному чувству элементами (велодорожки, СИМ, общественные пространства по ФКГС и т.п.) у нас окончательно и бесповоротно украли и присвоили те, с кем не хочется иметь ничего общего.
Иными словами, рано радоваться. Или стоит радоваться вполсилы — тому, что в городе комфортно, радоваться можно, но что за жизнь в этом городе/стране, еще предстоит разбираться. «А чисто как! Всё убрали! Улицы убраны, парки убраны, политическая оппозиция зачищена... Когда мы уже поймём, что чистый парк — значит никого ты на**й выбрать не можешь». Ну, вот как бы не обязательно связь именно такая — «чистый парк = авторитаризм», но автор как будто намекает нам, что логическая связка «чистый (или красивый или новый...) парк (или велодорожка или общественное пространство) = работающая партиципаторная или любая другая демократия» — настолько не очевидна, что может быть полностью обратной.
Какие выводы из этого сделать с точки зрения прикладной урбанистики?
Понятно, что надо думать, как поддерживать желаемые процессы в обществе/городе… Но вот что касается формы, элементов городской инфраструктуры и среды — вокруг которых эти процессы могут иметь место… Может быть, надо начать топить за совершенно иные средовые элементы, вот просто вообще другие, признав, что «город для людей» с присущими ему и милыми нашему сердцу и моральному чувству элементами (велодорожки, СИМ, общественные пространства по ФКГС и т.п.) у нас окончательно и бесповоротно украли и присвоили те, с кем не хочется иметь ничего общего.
Поэтому следует изобрести совершенно что-то иное, вот просто перпендикулярное — новую эстетику и новую прагматику городского пространства.
И воплощать это в городской среде при помощи важных и ценных процессов, чтобы сразу было очевидно, что в прежней эстетике и прагматике этих процессов (больше) нет — они теперь логические должны связываться с новыми элементами… выстраивать новые логические связи, новые «гештальты» по поводу социальных, политических процессов, ценностей, с одной стороны, и элементов городской среды — с другой.
Велоинфраструктуру и красивые общественные пространства из декинга пусть продолжает строить «власть». Мы займемся чем-то совсем другим.
В 1965 году в Амстердаме, тогда еще напрочь лишенном велодорожек, велоактивисты устроили акцию «белых велосипедов», которые раскидали по всему городу — совершенно бесплатно везде расставили, тем самым провоцируя людей пользоваться ими в городе, как толчок к развитию велоактивности и далее — велоинфраструктуры. Их тогда за эту акцию арестовали и оштрафовали, как за хулиганство. Сегодня велодорожки строят и в Минске и в Москве километрами условные те, кто этих активистов тогда штрафовал. Значит нам сегодня нужен другой жест. Как будто напоминает начало 20-го века в культуре и архитектуре — футуризм, конструктивизм и т.п.
Велоинфраструктуру и красивые общественные пространства из декинга пусть продолжает строить «власть». Мы займемся чем-то совсем другим.
В 1965 году в Амстердаме, тогда еще напрочь лишенном велодорожек, велоактивисты устроили акцию «белых велосипедов», которые раскидали по всему городу — совершенно бесплатно везде расставили, тем самым провоцируя людей пользоваться ими в городе, как толчок к развитию велоактивности и далее — велоинфраструктуры. Их тогда за эту акцию арестовали и оштрафовали, как за хулиганство. Сегодня велодорожки строят и в Минске и в Москве километрами условные те, кто этих активистов тогда штрафовал. Значит нам сегодня нужен другой жест. Как будто напоминает начало 20-го века в культуре и архитектуре — футуризм, конструктивизм и т.п.
«Протестный урбанизм» (?) как ответ на «урбанизм авторитарный».
«О», интересный случился опыт у нас на Городской ассамблее в Питере осенью 2021. Горожане-участники выбрали именно тему городского управления — и через него — проявленность в городе, как самую значимую повестку из всех других тем (зелёная повестка, правовая безопасность и другие темы).
Когда стали обсуждать решения, конечно, тут сразу ушли в цифровые, а проектировать другие решения — времени и задачи не было. Но проблему определили четко: организация коммуникации в городе.
Города — поле для диалога, в котором люди тоже хотят проявляться и создавать, реализовывать идеи, но нет такого опыта. Тут концепция — город как пространство развития, например.
Мне кажется у обсуждения архитектурных форм и их смыслов в чате есть экспертная позиция — как мы оцениваем те или иные практики. А надо ли их оценивать? Они выращиваются в среде так, как для среды эффективно, и то, что приживается, то становится нормой, нравится это или нет.
Оценивать их и развивать могут те, кто там живет, но им нужно понимать, а что вообще возможно, и может не всегда важно как это возможное появилось. А вот если выращивать диалог — нужно много времени.
Города — поле для диалога, в котором люди тоже хотят проявляться и создавать, реализовывать идеи, но нет такого опыта. Тут концепция — город как пространство развития, например.
Мне кажется у обсуждения архитектурных форм и их смыслов в чате есть экспертная позиция — как мы оцениваем те или иные практики. А надо ли их оценивать? Они выращиваются в среде так, как для среды эффективно, и то, что приживается, то становится нормой, нравится это или нет.
Оценивать их и развивать могут те, кто там живет, но им нужно понимать, а что вообще возможно, и может не всегда важно как это возможное появилось. А вот если выращивать диалог — нужно много времени.
И мне кажется, что горожанство выращивается как компетенция диалога.
Мы выстраиваем позицию свою, сами начинаем понимать, что мы все горожане, а потом уже сотрудники администрации и т.д. А это работа с городской идентичностью, ценностями, которые у многих на личном и семейном уровне не простроены, а мы про город — миллионник... Но это не значит, что не стоит начинать.
И начинается с малого — с участия в конкурсе ТОСов, с получения грантов, со знакомства с соседями, благоустройства во дворе. И если люди могут делать совместно — то в этом сила, а внешне она может проявляться по разному.
А парки, да, — они созданы не все с участием людей, но многие жители вообще никогда не видели таких лавочек, и для них это тоже новое. Они и не знали, что ещё и спрашивать могут.
И начинается с малого — с участия в конкурсе ТОСов, с получения грантов, со знакомства с соседями, благоустройства во дворе. И если люди могут делать совместно — то в этом сила, а внешне она может проявляться по разному.
А парки, да, — они созданы не все с участием людей, но многие жители вообще никогда не видели таких лавочек, и для них это тоже новое. Они и не знали, что ещё и спрашивать могут.
И наша задача, чтобы постепенно люди себя чувствовали так, что говорить стоит об общей полезности и как лучше, понимая все ограничения.
Мы когда в Воронеже пришли в этом году в Управу и там нам удивились, что мы есть, и были рады, что мы сделали обсуждение с горожанами и проект осмысленный (да, без оплаты), о нас написали в газетах и пригласили на ТВ, что в данном случае на нашем этапе ценно.
Экспертно в Воронеже сейчас практически нет устойчивых коммуникационным практик, но есть конкурс ТОСов, например. Есть мы и зарождающиеся очередной раз подкасты про горожан и городскую жизнь, наши локальные.
И это не про протестный урбанизм или авторитарный. Это про просвещение и применение на практике того, что мы обсуждаем на программе.
Потому что мы прошли интеллектуально далеко, как мне кажется, именно для того, чтобы на практике сокращать путь городов к городам для людей, а людей — к понимаю что они хотят в своей жизни и в городах.
В этом фишка программы для меня: если я останусь только в профессиональной позиции модератора и урбаниста, то город мне только по заказу не изменить, мне кажется. Я в Воронеже не найду столько заказов, а переезжать в планах нету.
Экспертно в Воронеже сейчас практически нет устойчивых коммуникационным практик, но есть конкурс ТОСов, например. Есть мы и зарождающиеся очередной раз подкасты про горожан и городскую жизнь, наши локальные.
И это не про протестный урбанизм или авторитарный. Это про просвещение и применение на практике того, что мы обсуждаем на программе.
Потому что мы прошли интеллектуально далеко, как мне кажется, именно для того, чтобы на практике сокращать путь городов к городам для людей, а людей — к понимаю что они хотят в своей жизни и в городах.
В этом фишка программы для меня: если я останусь только в профессиональной позиции модератора и урбаниста, то город мне только по заказу не изменить, мне кажется. Я в Воронеже не найду столько заказов, а переезжать в планах нету.
Для меня самый «короткий» путь к городским изменениям — через горожанство, сообщество и ценности, а способ — через смену позиций: побыть экспертом, поработать в мэрии, в университете, в бизнесе…
Это мы очень круто отыграли на экзамене по курсу. И после этой игры и жизненного опыта становится понятнее, почему так не быстро движется, но движется. Я вижу опыт Сочи, Хабаровска, Воронежа, Калининграда, Светлогорск, Уфы, Омска. Опыт городских коммуникаторов из сообществ «городских героев», «живых городов», школы мэров, программы вэб.рф для лидеров 100 городов страны, программы Европейского…
Я когда рассказываю своим друзьям, что вообще возможно в городах - им интересно, и многие не знали, что так бывает.
Я когда рассказываю своим друзьям, что вообще возможно в городах - им интересно, и многие не знали, что так бывает.
Да, «МС», у меня были очень похожие мысли и чувства до 24го февраля. А потом… что-то сломалось.
Да, горожанственность, ценность коммуникации как навыка и способа общения людей вообще и по поводу города в частности — безусловно, важность всего этого остается; но что это меняет... или может изменить?
Есть республиканский тезис о свободе, одна из важнейших сторон которой — «не быть в чужой воле», т.е. самому решать, как будет выглядеть твоя жизнь, и в этом (среди прочего) и заключается индивидуальная свобода. И казалось, что работая с городской средой мы именно эту свободу людям даем: даем им решать, как будет выглядеть городская среда вокруг них, по какому городу, району, улице, двору они будут ходить, ездить, и на чем ездить. Но оказалось, что при этом за российских горожан принимают от их имени … куда более серьезные решения, касающиеся человеческих жизней и судеб в другой и в этой стране, и от участия в принятии этих решений российских горожан ограждают кордоны «космонавтов», автозаки, СИЗО и колонии строго режима. Было бы остроумно увозить людей с демонстраций против войны в автозаках прямиком на сессии соучаствующего проектирования по поводу городской среды. И закрался вопрос: а можно ли быть « не в чужой воле» отчасти, можно ли быть свободным наполовину? Наверное, на время — можно, если есть перспектива обрести со временем свободу в полном объеме. Нам казалось, что мы ведем людей по этому пути — от жителя к горожанину, далее к гражданину и свободному человеку. Но оказалось, что дорога обрывается. И вопрос — нужно ли по ней идти, точно зная, что впереди тупик?
В феврале как будто окончательно развеялась иллюзия относительно того, что меняя отдельных людей и пространство, мы можем изменить их образ жизни в наших городах, изменить общество. Как написал кто-то выше… кажется «З», «в обратную сторону это не работает».
Есть республиканский тезис о свободе, одна из важнейших сторон которой — «не быть в чужой воле», т.е. самому решать, как будет выглядеть твоя жизнь, и в этом (среди прочего) и заключается индивидуальная свобода. И казалось, что работая с городской средой мы именно эту свободу людям даем: даем им решать, как будет выглядеть городская среда вокруг них, по какому городу, району, улице, двору они будут ходить, ездить, и на чем ездить. Но оказалось, что при этом за российских горожан принимают от их имени … куда более серьезные решения, касающиеся человеческих жизней и судеб в другой и в этой стране, и от участия в принятии этих решений российских горожан ограждают кордоны «космонавтов», автозаки, СИЗО и колонии строго режима. Было бы остроумно увозить людей с демонстраций против войны в автозаках прямиком на сессии соучаствующего проектирования по поводу городской среды. И закрался вопрос: а можно ли быть « не в чужой воле» отчасти, можно ли быть свободным наполовину? Наверное, на время — можно, если есть перспектива обрести со временем свободу в полном объеме. Нам казалось, что мы ведем людей по этому пути — от жителя к горожанину, далее к гражданину и свободному человеку. Но оказалось, что дорога обрывается. И вопрос — нужно ли по ней идти, точно зная, что впереди тупик?
В феврале как будто окончательно развеялась иллюзия относительно того, что меняя отдельных людей и пространство, мы можем изменить их образ жизни в наших городах, изменить общество. Как написал кто-то выше… кажется «З», «в обратную сторону это не работает».
Похоже на «стеклянный потолок» с односторонним влиянием: сверху можно влиять вниз как угодно сильно; снизу вверх — только иллюзия влияния. Такой «иллюзорный урбанизм».
Раньше казалось, что изменить что-то можно. Как будто, было два параллельных тренда в российском обществе — один, авторитарно-патриотически-милитаристский — посильнее, но был и второй, хоть и послабее, но он был, условно — либерально-демократический, или республиканский, который, с одной стороны, про ценность личности и свободу, с другой, про коммуникацию, право на город, и т.п. И нам, принадлежащим к этому второму тренду, казалось, что у него, во-первых, есть свое признанное, пусть и маргинальное, место в этой стране, в ее общественной, культурной и социальной жизни, и во-вторых, что, раз уж этот тренд официально присутствует, то у него всегда есть перспективы укрепить свои позиции, стать менее маргинальным, расшириться. Над этим мы и работали. 24-го февраля «туман рассеялся», и стало понятно, что над головой пуленепробиваемое стекло, а про возможность влияния, расширения — это были не более чем иллюзии. Стало окончательно очевидно, что этот тренд в стране терпели, скрепя зубы (и скрежеща зубами — посмотрите видео с заседания мундепов МО «Светлановскй», за которое Борю Романова посадили) — но при этом лишь ждали удобного случая, чтобы изменить его статус в обществе. И это случилось.
Тот тренд, к которому я принадлежал, был в стране маргинальным, а стал криминальным. Сегодня люди в стране лишены базовых прав и свобод — слова, мнения, собраний. Но им как бы оставили, «право на город» — в формате партиципации про дизайн скамеек в парках и на набережных, которые все еще по недоразумению называют «общественными пространствами», коими они не являются, потому что общественная жизнь в них невозможна, только потребление и досуг. Это я называю «авторитарным урбанизмом».
Участвовать в этом реалити-шоу под названием «официальная российская урбанистика» я не вижу смысла с тех пор, как пространство/измерение, где этот подход, эта профессиональная практика появились — то, что я называю «вторым (маргинальным) трендом» — объявлено вне закона, а отдельные элементы оттуда изъяты и апроприированы доминирующим, а отныне и единственно возможным трендом/дискурсом/измерением.
Тот тренд, к которому я принадлежал, был в стране маргинальным, а стал криминальным. Сегодня люди в стране лишены базовых прав и свобод — слова, мнения, собраний. Но им как бы оставили, «право на город» — в формате партиципации про дизайн скамеек в парках и на набережных, которые все еще по недоразумению называют «общественными пространствами», коими они не являются, потому что общественная жизнь в них невозможна, только потребление и досуг. Это я называю «авторитарным урбанизмом».
Участвовать в этом реалити-шоу под названием «официальная российская урбанистика» я не вижу смысла с тех пор, как пространство/измерение, где этот подход, эта профессиональная практика появились — то, что я называю «вторым (маргинальным) трендом» — объявлено вне закона, а отдельные элементы оттуда изъяты и апроприированы доминирующим, а отныне и единственно возможным трендом/дискурсом/измерением.
Да, комфортные пространства в городе продолжают создавать силами и от имени государства. Людям станет жить в городах комфортнее — я рад за них. Но легитимного альтернативного дискурсивного и ценностного пространства, где я как урбанист действовал, в надежде его постепенно расширить, в этом обществе больше нет. Оно пропало, сжалось в точку. Пространство стало «одномерным». В этом единственном на сегодня измерении я действовать не готов. Мне, чтобы действовать профессионально, нужно искать иное пространство. Точнее — создавать его заново.
Для этого важно как будто, для начала отделить суть, того, что мы делали, от формы — потому что мы видим, как форму (словосочетание «общественные пространства», инструменты партиципации, велоинфраструктура и СИМ, и т.п.) отделили от содержания и забрали в единственное возможное теперь официальное пространство/измерение мыслей и действий, кооптировали, так сказать. Воспроизводить эту мертвую форму, играя с ней по правилам игры в этом единственном оставшемся измерении с его логикой и ценностями, не хочется совершенно. Значит,
нужно понять, какими еще могут быть формы альтернативного, низового урбанистического действия, которое опирается на те же ценности, что и прежде: гражданственность, горожанственность, коммуникация, коллаборация, ответственность, уважение и т.п.
В голову приходит пример, не на 100% похожий, но тоже про борьбу вокруг не просто городского пространства, но… «жеста», т.е. способа действовать в этом пространстве. В данном случае речь про борьбу на уровне дискурса и эстетики. Исследователи описывают ситуацию в Берлине 1990-х сразу после падения стены как время, когда новые неолиберально-ориентированные политики проводили последовательную политику «очищения» Берлина от грязи, мусора и т.п. Один из исследователей назвал это «Geschmaksterror einer normativen Aesthetik» - «вкусовым террором [во имя] нормативной эстетики». В рамках этой политики началась компании по «очистке» Берлин от сквотов и «вагончиковых городков» (Wagenburgen), от мусора и всякого «сброда». Один из идеологов этой компании шеф правой партии CDU Клаус Людовски официально заявил в одной из своих речей: «Es ist nun mal so: wo Muell ist, sind Ratten, und wo Verwahrlosung ist, ist Gesindel": «Просто на просто, там где есть мусор, всегда будут крысы, а там где свалки и пустыри, там всегда будут собираться отбросы (общества)» (27.02.1997). В подобных высказываниях угадывались откровенные аллюзии к нацистской риторике «социальной гигиены». В знак протеста берлинцы, отстаивающие альтернативную эстетику и боровшиеся против джентрификации, которая скрывалась за этой «политикой очищения» Берлина, стали активно использовать образ Крысы. В Кройцберге появилось граффити «Крысы всех стран объединяйтесь», арт группа Queerulanten устроила напротив своего вагончика в вагенбурге акцию Schlammschlacht («грязная война»), использовав в качестве украшения здоровенную крысу, и т.п. Возможно, один из известных персонажей граффити в исполнении Banksy отсылает к той же истории, или как минимум, к тому же дискурсивному противостоянию. Постепенно граффити и другие средства «испачкать» стерильное (и тем более ликвидное) городское пространство стало частью специфической берлинской эстетики, своеобразным ответом «снизу» на доминирующий дискурс, ответом, данным в сфере и на языке эстетики. Это не спасло Берлин от джентрификации, но спасло от тотальной зачистки и стерильности, и он до сих пор остается уникальным урбанистическим явлением.
В общем, кажется, что сейчас важно заняться поиском новых жестов, форм, эстетики, образа действия в российской урбанистике, а не воспроизводить прежние практики, как будто ничего не произошло.
Произошло — того «пространства», где мы действовали, где эти практики возникли и осуществлялись, больше нет. Поэтому их воспроизведение сейчас кажется механическим, по инерции — в них (для меня) нет больше (прежнего) смысла.
Когда читала последние посты в нашей дискуссии вспомнилась логика арт-джентрификации, в том числе, управляемой и осознаваемой, сначала запускаем/сами заходят на территорию художники, они создают вайб, потом территория присваивается капиталом, художники перемещаются далее.
Когда читала последние посты в нашей дискуссии вспомнилась логика арт-джентрификации, в том числе, управляемой и осознаваемой, сначала запускаем/сами заходят на территорию художники, они создают вайб, потом территория присваивается капиталом, художники перемещаются далее.
мы можем двигаться дальше к новым концептам и инструментам (анархистским, к примеру), но если это новые феномены будут хоть как-то связуемы/встраиваемы в идеологию капитала и власти (любых), они будут кооптированы.
Любой городской огород можно прочесть как анархистскую практику, а можно и как проект, который делает территорию более инвестиционно привлекательной. В этом пугающая красота и верифицируемость теории Альтюссера и размышлений иных постмарксистов. Быть иными - как? Мы все так или иначе заигрываем с капиталом и властью (критика «З» в адрес Минской урбанистической — это про всех нас).
Есть ли альтернатива? Военизированный Майдан — это возможность отстоять свои права, да, подтверждаю как украинка и участница (к слову, мучила своих друзей политбеженцев из Минска расспросами про возможность такого сценария для Минска — не смогли ответить утвердительно), но тут тоже не все так славно, если говорить о внутренней политике. И урбанисты в украинских городах сталкивались с подобными болезненными вопросами до войны (низовая инициатива, партисипаторность, уход от кооптации), а сейчас... но тут даже начинать не буду, отдельная тема.
Есть ли альтернатива? Военизированный Майдан — это возможность отстоять свои права, да, подтверждаю как украинка и участница (к слову, мучила своих друзей политбеженцев из Минска расспросами про возможность такого сценария для Минска — не смогли ответить утвердительно), но тут тоже не все так славно, если говорить о внутренней политике. И урбанисты в украинских городах сталкивались с подобными болезненными вопросами до войны (низовая инициатива, партисипаторность, уход от кооптации), а сейчас... но тут даже начинать не буду, отдельная тема.
Может, и нет никакой альтернативы, и мы будем двигаться от территории к территории и от концепта к концепту в поисках свободы.
В дискуссии, которую я начинала, мне хотелось поделиться тем замечательным чувством исследователя, который ловит относительность любых «образов» «хорошего» города, и ещё раз обратиться к тому, как важно уметь читать город и детали его среды в социально-политическом контексте.
Июль 2022
